Под новым небом, или На углях астероида - Страница 120

120

Вот, значит, где его последнее пристанище – в лесу, под елью. Наверно, это самый естественный конец для такого человека, как он, то есть для охотника. И никаких хлопот вокруг похорон. Тело расклюют птицы, растащат насекомые и зверьки. Кости лишь останутся. Ну и карабин, конечно. Вернее, металлические его части – приклад превратится в труху. Всё это засыплет хвоей. Ровным слоем. Лес только будет шуметь – многие сотни лет. Будут облака, небо, солнце и звёзды – это уж навечно.

Он шевельнул головой и скосил глаза, намереваясь осмотреться, но мало что увидел кроме тёмных еловых иголок. И подумал, что всё равно лучше лежать здесь, чем в яме. Ему претила одна мысль о том, чтобы находиться в могиле, особенно рядом с другими покойниками.

Однако эта боль сведёт с ума прежде, чем он умрёт. Его подташнивало, знобило, сильно колотилось сердце, и дрожали пальцы рук. Как избавиться от мучений? Может, застрелиться? Поискав возле себя кистью правой руки, дотронулся пальцами до карабина – нет, ничего не выйдет, не удастся направить в себя, нет сил. Да и барабан пустой, он хорошо это помнил, а зарядить его он не сможет. Он едва подавил в себе желание застонать.

Воды, хотя бы глоток воды. Он вспомнил, что при ранении в живот пить нельзя, но какое сейчас это имело значение! Только бы облегчить страдания. Вода ускорит конец, а уже одно это – благо. Но воды не было – вытекла из фляжки через пулевое отверстие… Была ещё фляжка с настойкой зверобоя. Крепкой, вспыхивающей синим пламенем. Доктор Уиллис рекомендовал брать её с собой. «Вы отправляетесь в северные края, – говорил он, – и крепкое спиртное может вам понадобиться». Игорь не пренебрегал ничем, что могло пригодиться в походе, и, сойдя с «Ирландии», всегда держал эту фляжку при себе. Где она? На поясе её не было. Значит, в рюкзаке.

Он пошарил левой рукой и наткнулся на грубую брезентовую ткань. Рюкзак лежал рядом. Наверно, он просто свалил его с плеч. А вот и фляжка. Он прощупал её под брезентом, под самой ремешковой петлей. Вот короткий конец ремешка, надо лишь выбрать его, распустить узел.

Наконец округлая ёмкость в руке. Руки тряслись, пальцы почти не держали…

Он сумел выдернуть пробку и поднести фляжку ко рту, не разлив её содержимое; губы сомкнулись на отверстии. Где-то он читал, как один человек, раненный в живот, всё ругался и пил водку, спасая себя от боли. А у него нет сил даже ругаться. Сколько дней он не ел? Два или три? Желудок пустой, и он скорее всего спалит его спиртным. Но это опять же теперь не имело значения. Он сделал глоток и чуть не закашлялся от огненной жидкости. Он не привык к крепким напиткам и вообще к спиртному. Только иногда вместе с мужчинами, для компании, позволял себе бокал сухого виноградного вина.

Усилием воли, перебарывая обратные позывы, он сумел загнать в себя половину содержимого фляжки и ещё успел воткнуть пробку. Желудок загорелся огнём, но огонь этот начал заслонять собой боль, мучившую его, Игоря, и он наконец с облегчением вздохнул. Минута ощущения того, что происходит в животе, затем хвоя над головой поплыла куда-то в сторону, и он не заметил, как отключился от всего на свете.

Когда он снова открыл глаза, было темно. Игорь осознал, что лес окутала ночь, но начало ли это её или уже близится рассвет, невозможно было определить. Не было видно ничего, даже веток ели, хотя они находились на расстоянии вытянутой руки.

Сколько он находился в забытьи? Биологические часы говорили, что, должно быть, немало. Он вспомнил про свою рану и почувствовал – боль в животе притупилась, она уже не поглощала весь его организм, и с ней можно было как-то ужиться. В голове шевельнулось, что он ещё не умер, но дальше этого мыслительный процесс не пошёл. Он просто лежал, бессильно простерев руки вдоль туловища.

Рассвет он проспал. Разбудил его крохотный солнечный лучик, неведомо как проникший сквозь хвою и попавший ему на лицо. Боль сразу напомнила о себе, но, как и ночью, она уже не гробила его, а только никак не хотела отступать. Впервые после ранения в нём зародилась надежда, что, может быть, ему и на этот раз удастся выкарабкаться. Что-то в животе всё-таки стабилизировалось, и он боялся случайным движением корпуса нарушить это хрупкое равновесие.

Потом он увязал своё теперешнее состояние с выпитой настойкой, вспомнил о заживляющих свойствах зверобоя, нащупал лежавшую рядом фляжку и несколькими глотками осушил её до дна. Спирт мягко оглушил его, и он снова незаметно уснул.

Разбудил его всё тот же солнечный луч.

«Значит, на этот раз я проспал целые сутки», – подумал Игорь. Внимание его переключилось на рану. Она почти не болела. Исчезла сухость во рту. Неужели началось выздоровление? Почему это происходит: благодаря настойке или вопреки ей? Может, секрет просто в крепости организма?

От долгого пребывания в одном положении истомилась вся спина, и, не вытерпев мучений, он осторожно, сантиметр за сантиметром, перевернулся на бок. Рана никак не отреагировала на его движения. И впрямь он пошёл на поправку. А ведь курносая уже уселась было у изголовья, отсчитывая ему, Игорю, последние часы. Ошиблась, старая. Ну и хорошо. Страшно помирать, когда в жизни ещё так мало сделано.

Он стал вспоминать, какие добрые дела можно отнести на его счёт. Мысли перекинулись в Тихомиров. Однажды подростком он снял с дерева грача, который беспомощно висел в вышине, напоровшись крылом на острый сухой сук. Грача этого он несколько дней выхаживал, обрабатывая уже начавшую пахнуть рану на крыле раствором марганцовки и настоем зверобоя. А потом выпустил его. Грач улетел, и что с ним стало, Игорь так никогда и не узнал. Ещё он освободил какую-то пичужку, запутавшуюся лапками в мотке лески. Что ещё полезного он сделал?.. Сколько, однако, Игорь ни напрягал память, ничего больше не вспомнил. Небогато с добрыми-то делами. Можно сказать, нет ничего.

120